И я истерично пытаюсь засунуть в автомат жетон, пытаюсь вспомнить, как вообще пользуются автоматами, пытаюсь вспомнить номер мамы, пытаюсь вспомнить рецепт сам, без читерства, когда она подходит ко мне сзади и осторожно кладёт руку на плечо.
- Я пошутила, - произносит она. - На самом деле мне не нужно блинчиков-из-детства, на самом деле мы можем пойти в блинную через дорогу и съесть по одному с курицей и грибами на каждого, и не суть важно, кем они будут приготовлены.
Раньше я бы застыл в растерянности: это как? Только что она с воодушевлением живописала свою ностальгию по ушедшим временам, когда она просыпалась, а с кухни доносился знакомый дразнящий запах. Когда она выходила туда сонная, а на столе возвышалась горка вкуснейших блинчиков, а рядом стояли сгущёнка и варенье, варенье и сгущёнка, о, как давно же это было, и как ей хотелось бы этого снова, а твоя мама знает рецепт, милый? И ты что, действительно спустишь последнюю мелочь в кармане на жетон? О. Оу.
Но я же пошутила.
Раньше у меня опустились бы руки: она не понимает, что так делать не стоит? Одно её слово стоит тысячи любых других: миг - и я кидаюсь выполнять любое поручение. Любое пожелание, любую мечту. Так наверняка же стоит быть аккуратнее в том, что говоришь, разве не так?
Неужели ни один из тех людей, которым я так предан, не понимает, что любое их слово - закон, и раз так, что следует. быть. аккуратнее. с этим?
Раньше.
Теперь я тяну её к себе и припечатываю:
- Мы будем готовить сегодня сраные блинчики из детства. Точка.
Теперь я и сам не особенно аккуратен.
хх
ещё. это ладно, когда ты отмечаешь для себя, как на тебя влияют другие люди.
А когда ты замечаешь, как ты сам влияешь на других - то это ой.
ой-ой-ой.
хх
пусть так лежит.
всё равно я сама снова не слишком поняла, что хотела сказать.